Вчера Саюл начал учить меня гортанным звукам, необходимым для воргования. До того я уже пробовал это делать, опять же, по велению Саюла, но получалось плохо. Мне было стыдно слушать самого себя, хотелось спрятаться от собственного звучания, и беспокоило меня только одно: как бы рядом не оказалось свидетелей моего позора.

Я как мог, в силу всех своих способностей, пытался извлечь те самые звуки, которые так красиво и глубоко получаются у настоящих шаманов. Но в моём исполнении это было больше похоже на игру мальчиков, когда они пытаются изобразить взрослых охотников. У меня получалось то какое-то мычание, то нелепый рваный хрип, то ещё что-нибудь, название которому — стыд, да и только. Но Саюл, слыша все мои несуразные потуги, настаивал на продолжении упражнений. Трудно понять почему.

Единственное, на мой взгляд, разумное объяснение этому: он просто хотел показать мне, насколько важно знать, что и как делать. Саюл хотел сделать для меня очевидной простую вещь: без знания человек беспомощен. Каким бы он ни был, какими бы возможностями ни обладал, его потуги будут нелепы и смешны и приведут только к стыду. Видимо, он хотел, чтобы ценность знаний стала для меня очевидной. Но я и так относился к знаниям и учёбе весьма ответственно и серьёзно. Тогда для чего весь этот позор с воргованием? Непонятно!

А вот вчера мы сидели рядом на этом самом бревне, и Саюл начал наконец открывать мне секреты горлового пения.

— Всё дело в том, что ты горло жмёшь. В твоём напряжении дело, — говорит сату. — Ты слишком стараешься. Вот и вылетает из тебя хрип да сип. Чем больше ты себя давишь, тем хуже будет получаться.

— А как надо, сату? ­Я, наверное, уже всё испробовал.

— Опять ты правил хочешь! ­— Вижу, что старый шаман чем-то недоволен. — Думаешь, если правило тебе дадут, ты постараешься — и всё получится? Глупость это, Ильхур.

— Не правила мне нужны. — Теперь сердиться уже начинаю я. — Я хочу понять, как это делать!

— Хех, — с улыбкой отвечает Саюл, — себя не хочешь дураком считать, так меня надо им сделать? Маленький глупенький суру! — Так в наших краях называют ученика шамана. — Умнее старика только глупцы. Чтобы не быть таковым, учись прежде всего слушать!

Я, смущённый, извиняюсь перед ним. Он снисходительно кивает, после сидит некоторое время молча, я же, с трудом сохраняя терпение, жду, когда он заговорит.

— Так вот, глупенький суру, прежде всего нужно расслабиться, стать подвижным и текучим. Видел, как вода легко бежит и звенит летом, когда согрета солнцем? Видел, как та же вода тихо стоит, обернувшись льдом, когда останавливает её бег мороз? Запомни: любое напряжение — это тот же мороз, останавливающий весёлый бег воды. Солнце же, которое отогревает воду, — твоё живое сердце. А вот это и есть главная сила настоящего шамана.

— Суру, — продолжает старый шаман, — сердце только тогда может петь, когда свободно. Для песни сердца правила не нужны. Если ты этого не понял, то дальше тебя учить нечему. Да и незачем, — после глубоко вздоха добавляет он.

Чтобы сердце запело, для него должны быть силы. А ну, давай-ка расслабь живот! Не смотри на меня так, в твоих глазах полно страха, он и есть тот мороз, который остановит бег весёлой воды. Так, быстро встал!

Я немедленно подскакиваю. Саюл, глядя на мою прыть, осуждающе качает головой. Вечно он всем недоволен! :е угодишь: как ни делай, всё не так. После старый шаман велит мне широко расставить ноги. Далее он показывает движения пятками и следит за тем, чтобы я повторил их точь-в-точь.

­— Толчок от пяток должен идти в промежность. Подхватывай поток от земли, пусти её силу в живот!

Послушно исполняю. Эти движения я люблю, они хорошо мне даются. Очень нравится чувствовать силу земли, как она поднимается по ногам и втекает в живот.

­ — А теперь пусти эту силу в сердце, ­— командует сату, — и дай ему петь. Слышишь, пусть оно само поёт!

Я так и делаю. Чувствую, как тёплая, густая и ласковая сила земли из живота поднимается в сердце. Что-то очень хорошее начинает происходить в нём, будто кто-то взял его лёгкими ладонями и бережно держит, словно маленького щенка или оленёнка. Это так приятно, что мне хочется выразить происходящее. Но я не знаю, как это сделать.

По-прежнему топчусь на месте, сила земли всё так же течёт по ногам в живот и из него — в сердце. Но дивное тепло сердца никак не может вырваться наружу и выразиться жестом или звуком. Словно кто-то вбил кол мне в грудь, будто камень в ней лежит. И я ничего не могу сделать, все мои старания напрасны.

При этом я понимаю, что выгляжу очень глупо и нелепо. Вдруг поднимается досада на самого себя, хочется то ли надавать себе по заднице, то ли сбежать от всей этой дурацкой ситуации. Но от себя ведь не сбежишь. И тут я рассердился. Не на себя, не на Саюла, не на кого-то конкретного. Просто рассердился — и всё, без причины. Но какая сила поднялась во мне от этого! Поток силы от земли подхватил мою сердитость и, как показалось, подхватив, ударил в этот самый камень в груди.

Удар был такой силы, что я упал. Плавно поднялся, снова широко расставил ноги и начал делать ими подхват силы земли. Теперь согретое сердце сумело своим теплом наполнить всё моё тело, а наполнив, стало устремляться дальше, ища выхода.

Звук появился сам по себе. Он просто вырвался откуда-то изнутри и спокойно полился, наполняя собой всё окружающее пространство. Он тёк, как река, переливался и перекатывался, доставляя мне настоящее наслаждение.

В какой-то момент я устал звучать. Открыл глаза и посмотрел вокруг. К своему удивлению, не увидел своего сату. Стало немного досадно, что он не слышит меня, не радуется моему успеху. А потом наполнившие меня радость и сила быстро вытеснили досаду. Мне хотелось петь! А ещё появилось весьма чёткое ощущение, что и лес хочет, чтобы я звучал. Трава, кусты и даже деревья застыли, словно ожидая моего голоса. Будто они просили спеть им ещё раз.

И я снова начал петь. Растворяясь в звуке, наслаждаясь им, даря его. Звук будто был родным для всего живого и неживого вокруг. Словно весь мир состоял из этого звука — или просто появился из него. Еще мне почудилось, что из-за этого звука выглядывает вечность. Она огромная и непостижимая, просто наблюдает за миром, как мама наблюдает за своим ребёнком.

Пришёл момент, и я закончил. Просто пришло понимание, что хватит. Всё. Пора домой. Когда я открыл глаза и поднялся, стояла необыкновенная тишина. И вдруг зашевелилась трава, и вздохнули сосны. Жизнь продолжалась, и нужно успевать за ней. Я чувствовал благодарность леса, будто единым таким вздохом он говорил мне спасибо. Или мне всё это показалось?